* * *

Монахи угрюмо сидели в трапезной. На каждом столе горела лампа, потому что уже стоял вечер. Архиепископ занимал место на возвышении, по бокам его сияли канделябры — но высокий стол был отодвинут в сторону, а вместо обычного стула стояло большое кресло. Архиепископ восседал на нем, словно принц на троне, в полном убранстве — в шитой золотом ризе, в митре, лишь недавно законченной вышивальщицами баронессы Реддеринг, его архиепископский посох покоился на сгибе руки — тоже новенький, изготовленный ювелирами баронессы. Однако собрал их не праздник, и лицо архиепископа было мрачным.

В зале присутствовали все монахи аббатства, все, как один — с постными лицами. Перед архиепископом, высоко подняв голову, стоял Хобан, и его руки были крепко связаны за спиной. В зале стояла полнейшая тишина, все взгляды были направлены на архиепископа и на его несчастную жертву.

Отец Ригори, выйдя вперед, громко объявил:

— Слушайте и внемлите! Наш брат, Альфонсо, исчез из наших рядов! Уже два дня и две ночи, как никто не видел его! Куда он мог исчезнуть?

Ответом послужило полное молчание. Теперь все взгляды обратились на Хобана.

— Наш архиепископ ждет, чтобы вынести решение! — снова заговорил отец Ригори. — Те, кто могут свидетельствовать, выступите вперед!

Никто не сдвинулся с места. Тогда поднял голову архиепископ.

— Я был последним, кто видел его, во вторник вечером, когда прозвонили к вечерне. Я ушел в церковь, а он задержался в саду. Кто видел его с тех пор?

Полное молчание.

Архиепископ посмотрел налево и кивнул сидевшему неподалеку монаху.

— Брат Молин?

Брат Молин поднялся, руки у него задрожали.

— Всю эту неделю я нес службу ночного привратника. Но никто не проходил через ворота от вечерни до заутрени.

Он сел на место, и тогда архиепископ кивнул направо:

— Брат Санто?

— Я был привратником утром, — поднялся брат Санто. — Он не проходил через ворота от заутрени до полудня.

— Брат Хиллар?

— Он не проходил через ворота от полудня до вечерни.

— Не мог он и перелезть через стену, — угрюмо добавил архиепископ, — мне с трудом в это верится. Брат Лессинг!

В середине зала поднялся брат Лессинг.

— В этом месяце ты работал садовником. Ответь, что ты увидел, явившись на свой пост в эту среду?

— Подковы, гнутые гвозди и прочее старое железо кто-то содрал со стены и выбросил в кучу навоза, — ответил брат Лессинг. — А когда я вышел в сад, то увидел на траве эльфов круг.

Возбужденный шепоток пролетел по залу, хотя большинство монахов и так уже прознали про это. Совсем другое дело — услышать свидетельство из уст очевидца.

— Отсюда ясно, что в саду побывали эльфы, — с каменным лицом подытожил архиепископ, проигнорировав официальную точку зрения Церкви на сверхъестественных существ. — Брат Ливи!

Высокий худой монах, поднявшись, заговорил срывающимся голосом.

— Я стоял караулом на стене у ворот, согласно недавнему приказу архиепископа. Когда я случайно глянул в сад, то увидел, как брат Альфонсо упал. Он долго не поднимался, тогда я позвал брата Паркера, но когда мы вошли в сад, он оказался пустым.

Челюсти архиепископа судорожно сжались.

— Брат Хэсти!

— Я видел, как этот послушник, Хобан, слишком долго промешкал на краю поля, у густых кустов, и я видел, как его губы шевелились, словно он с кем-то разговаривает. Когда я подошел, чтобы упрекнуть его, то увидел, что земля там промотыжена так усердно, словно ее вспахали плугом. Тогда я не подумал об этом ничего особенного, но сейчас…

Голос брата Хэсти стих, он молча развел руками.

— Никто не упрекает тебя, — архиепископ перевел взгляд на Хобана.

— Итак, брата Альфонсо похитили. И вот тот самый человек, который рассказал эльфам, как они могут совершить это. Скорее всего, это он снял защиту из Хладного Железа с поля и со стены вокруг сада.

— Я не убирал железа ни с поля, ни со стены, — возразил Хобан.

— Но ты разговаривал с эльфами?

Хобан замолк. Потом заговорил снова:

— Я пришел, чтобы стать монахом. По крайней мере, я не лгал вам.

— Но почему? — презрительно бросил аббат. — Зачем ты предал наш Орден?

— Из преданности моему суверену, лорду Туану, королю Греймари.

Когда эти слова наконец были сказаны вслух, к Хобану вернулось его прежнее спокойствие духа.

— Да, я пришел сюда по его просьбе, чтобы узнать, что за злой гений завладел тобой.

Зал потрясенно замер.

— И я увидел, что это брат Альфонсо искушает тебя отречься от Рима, — продолжал Хобан. — Это я и сообщил эльфам, как рассказал им об его прогулках в саду, окруженном Хладным Железом. Вот что я сделал, и ничего больше!

— Достаточно, чтобы погубить брата Альфонсо! — взревел архиепископ. — И ты еще смеешь говорить об искушении! Ты еще смеешь говорить о преданности еретикам и погрязшей в разврате Церкви — в свое оправдание!

— Ты спросил, — лицо Хобана было непроницаемым, скрывая пронизывавший его страх. — И я ответил правду.

— А я объявляю твой приговор! — рявкнул архиепископ, побагровев. — Ты виновен в том, что предал твоего архиепископа и твой Орден! И в соучастии в убийстве монаха!

Он обвел собравшихся взглядом.

— Кто-нибудь скажет хоть слово в его защиту?

«Кто посмеет?» — недвусмысленно добавили его глаза.

Медленно, содрогаясь, поднялся Анно. Архиепископ пронзил его яростным взглядом.

— Говори же, брат Анно!

— Я прошу… — выдавил Анно. — Я умоляю вас о милосердии к моему родному брату и… другу!

— Подумай хорошенько, прежде чем продолжить. Голос архиепископа был подобен леднику, наползающему на песчинку.

— Он мог поступить необдуманно, — собрался с духом Анно, — он мог совершить тяжкий грех. Но он всем сердцем верил, что делает правильно!

— Как! Как ты можешь знать о нем такое?

— Я знаю этого человека от рождения, — ответил Анно. — Я делил с ним хлеб и работу, я плакал вместе с ним и радовался вместе с ним. Я знаю его так хорошо, как только человек может знать другого человека — и ни разу я не видел в нем ни малой толики обмана или злонравия. Он простой, прямодушный, честный человек, ничего не знающий о церковной казуистике и не желающий знать. Он верил в то, во что был приучен верить с самого детства.

Глаза архиепископа горели, как угли, но он не перебивал.

— И еще одно, — добавил Анно, уже не так резко. — Мои здешние учителя говорили мне: человек, называющий себя слугой Господним, не должен отнимать жизнь у другого человека, разве только защищая свою собственную.